Полицейский [Архив сыскной полиции] - Эдуард Хруцкий

– Ах, суки, такого человека. А этот, конечно, за бумагами приперся. – Уж я не знаю, как прознал.

– Талант, – восхищенно сказал Рубин, – светлая голова. Он один всей полиции этой недоношенной империи стоит. Думаешь, Дергаусов Княжина подмочил? – Думаю, его людишки.

– Ну что, Петя, сдай их Бахтину. Конкурентов уничтожать надо. А когда сыскарь их заловит, я Коншина этого крепко захомутаю. – Уж план есть?

– Конечно. Коммерция – та же война. Ну иди, Петя, расскажи ему все.

Бахтин проснулся оттого, что кошка Луша залезла на подушку и начала лизать его щеку.

Он нащупал рукой маленький теплый комочек и начал ласково поглаживать шелковистую спинку. За темными окнами простучали колеса извозчика.

В комнате было тепло и тихо, и он опять заснул, чувствуя рядом ласковое, привязанное к нему существо. Проснулся он поздно, за окном уже светало.

Бахтин долго лежал, предаваясь сладкому ощущению покоя, стараясь думать о кошке, мелких домашних делах, гоня от себя мысли о работе. Надо было вставать, пока молчал телефон. Он встал, вызвав тем самым недовольство Луши, вытянул из-за шкафа гири и начал гимнастику.

Постепенно он почувствовал, как начала пульсировать кровь, как мышцы наливались приятной тяжестью, как светлела голова.

Вчера, придя домой, он дал себе зарок не думать о деле. Мозгам необходима была передышка. Уж слишком напряженно он работал прошлую ночь.

Потом Бахтин долго стоял под ледяным душем и вышел к столу свежий и помолодевший лет на десять. Завтракал он неторопливо и после кофе закурил.

Вот тут-то он и спустился из своего Эдема на грешную землю и понял сразу, что весь смысл откровения Усова сводился к простой конкурентной борьбе.

Хотя кое-что он уяснил. Теперь ему было ясно, кто стоял за убийствами и поджогом. Безусловно, Дергаусов.

Княжина убили из-за каких-то документов. Если Усов, в этом Бахтин не сомневался, отдал ему все, то, значит, у кого-то еще находились бумаги, компрометирующие компанию господина Дергаусова. Но у кого?

Убитый подполковник мог передать их только человеку, которому доверяет. Серегину. Но у него ничего не нашли. На шее покойного был медальон. Кто-то сорвал его.

Сестра сказала, что медальон был с женским портретом. Зазвонил аппарат. – Бахтин у телефона. – Это Кулик. – Слушаю вас.

– Сыщики показали фотографию Серегина во всех клубах, где разрешена карточная игра. Его никто не знает.

– Прекрасно, а вам не удалось восстановить его день перед поджогом? – Пока нет. Но я стараюсь. – Хорошо. Бахтин положил трубку. Кулик не сообщил ему ничего нового. Бахтин вновь поднял трубку. – Барышня, 52-26, пожалуйста. – Соединяю. – Алло, – на английский манер ответил Кузьмин. – Женя, здравствуй. – Здравствуй, Саша. Что нового? – Много чего, еще одно убийство.

– Да что ты. У меня для тебя есть новости, приезжай в редакцию.

Бахтин начал собираться. Перед отъездом он основательно обновил свой гардероб. Хороший портной сшил ему три пиджачных костюма. В Английском магазине он приобрел прекрасное двубортное пальто и даже на Невском прикупил новинку – продолговатые наручные часы. Он надел темно-серый в елочку костюм, завязал галстук, скрепил его серебряной булавкой. Посмотрел на себя в зеркало и остался доволен.

Внезапно кто-то позвонил в дверь. Марии Сергеевны не было, она ушла к ранней обедне, поэтому Бахтин пошел отворять. На пороге стоял человек в кепке и потертом пальто.

– Вы, – начал Бахтин и узнал Митю Заварзина. Господи, как он изменился с момента их последней встречи. Отечное лицо, мешки под глазами. Такие лица бывают у больных или сильно пьющих людей.

Куда делось его парижское щегольство. Помят и небрежен был его давнишний знакомец. – Пусти меня, Саша. – Заходи. – Ты должен меня спрятать.

– Я тебе ничего не должен, – холодно ответил Бахтин. Аи да Белецкий! Вот спасибо, господин сенатор. – Ты спас нас в Париже…

– Что ты несешь? Кого я спас? При чем здесь Париж? – Саша, за мной гонятся.

– Это твоя судьба, Митя. Ты бежишь, тебя догоняют. А откуда ты узнал мой адрес? Я несколько дней, как из столицы. Только не говори, что прочитал его в книге «Вся Москва». Не надо. – Ты обязан мне помочь.

– Вот это мило. Почему я тебе обязан. Берем самый простой вариант. Ты социалист. Кажется, большевик, я, право, слабо разбираюсь в ваших учениях. Ты желаешь уничтожить строй, которому я служу, а он за это платить мне неплохое жалованье.

Я не политик. Я криминалист. Поэтому крайне глупо тебе приходить к такому опытному сыщику, как я. Что у тебя было в Париже, я не знаю и знать не хочу. Но хочешь, расскажу тебе притчу. – Ну.

– Жили-были два друга. Один попал в беду, а второй рискнул и предупредил его. Правда, их было трое и один оказался доносчиком.

– Как ты смеешь, – как-то неестественно, по-актерски выкрикнул Заварзин.

– Смею, милок. И вот что тебе скажу. Кончай пить, видишь, как у тебя поутру рученьки трясутся. Пошли. – Он привел Заварзина в кухню, достал графин, налил до краев фужер.

– Пей. Это единственное, что я могу сделать для тебя.

И потому, как жадно его дружок схватил фужер, как трудно дергая кадыком, он пил, Бахтин понял, как именно его завербовал Мартынов. Взял по пьянке, как фраера. – А теперь иди.

– Ты, – Заварзин заговорил звучнее, жесты у него стали точными, – гонишь друга. Помни, когда победит революция.

– Любой революции нужны криминалисты. Иначе вас жулье снова в подполье загонит. Иди, Митя, кланяйся от меня Мартынову. – Как ты смеешь, сволочь!

– Смею. Пошел вон, а то городового кликну.

Нет, не лицо бывшего друга сказало Бахтину, что он прав. Спина. Те несколько шагов от кухни до двери рассказали ему всю горькую одиссею человека, ушедшего в революцию и ставшего платным агентом охранки.

Это была спина поверженного, сломленного, потерявшего совесть. Об этом говорила преждевременная сутулость и выцветшие швы когда-то модного парижского реглана.

И стоптанные каблуки говорили о бедности. И бахрома на брюках кричала о том, что их хозяин чаще заходит в трактир, чем в конфекцию.

После разговора с Семеном Семеновичем Андрей Дранков наметил точный план действий. Он не поехал в «Мавританию».

Сегодня он снимал Наталью Вылетаеву. В их ателье пеклась новая мелодрама «Сердце, успокойся». Главную роль играла Ольга Орг, Вылетаева была развратной искусительницей.

Андрей Дранков начинал как фотограф, потом освоил кинокамеру и стал оператором.

У него была своя камера «Эклер», что придавало ему некую независимость. Снимал он неплохо как кинодрамы, так и видовые фильмы, имел освобождение от воинской службы, работая при Скобелевском комитете.

Его видовые съемки с фронтов часто показывали в электротеатрах, платили ему хорошо. Но всего этого не хватало для приобретения собственного киноателье, а впоследствии и парочки кинематографов.

Пару раз, вместе с Семеном, ему удавалось снять неких людей в отдельных кабинетах «Мавритании».

За пластинки они получали неплохие деньги. Но этого было мало, тем более что Андрей не любил ограничивать себя.

Ежедневные посещения кафе «Бом», где собирались актеры, режиссеры, операторы и прочий кинолюд, кафе «Око», где вершили дела кинофабриканты, стоили немало. Тем более что Дранков был человек широкий и веселый.

Сегодня он работал в ателье фирмы «Кинотворчество» на Тверской.

Он пришел, когда художник заканчивал монтаж декораций. К нему подошел режиссер Винклер: – Ну что, Андрюша, как декорации?

– Здорово. Этот Томашевский талантливый парень. Какое решение, белые стены и темные костюмы! Здорово! – Посмотри со светом, Андрюша. – Сейчас, Боря. Эй, Леня! Включи свет.

Ярко вспыхнули лампы, Дранков приник к визиру аппарата.

– Тени! Тени! Переставь лампы, Леня! Так! Так! Вот хорошо.

– Здравствуй, Андрюша. – Оля Орг поцеловала его в щеку. – Я сегодня к тебе приеду, – прошептала она на ухо. – Хорошо, милая. ~ Где Вылетаева? – Крикнул Винклер.

– Я здесь, Борис Борисович. – Из-за колонн декорации появилась красавица брюнетка в костюме жокея.

– Конечно, из нее актриса, как из дерьма пуля, – тихо сказал Винклер, – но хороша. И публика ее любит. – Хороша, – согласился Андрей.

Винклер пошел к артистам, а Дранков присел на стул и закурил.

Он смотрел, как режиссер разводит первую сцену, и думал о том, что сделал бы это иначе, более экономично и выразительно.

Одна из маленьких кинофирм, которых развелось на Тверской, как грибов после дождя, предложила ему как режиссеру делать ленту.

Но он не верил мелким киножучкам, тем более что расплачивались они после продажи фильмы.

Нет, пожалуй, будет он по-прежнему снимать как оператор. Никакой головной боли. Ассистент режиссера ударил в медный таз. – Приготовились. Андрей припал к аппарату. – Съемка, – рявкнул Винклер. Андрей закрутил ручку камеры.

Трещала камера, гудели лампы прожекторов, кричал Винклер, носились по павильону плотники, меняя декорации. Наконец наступил перерыв.